Часть II. Прорыв

И в тот день глухие услышат слова книги, и прозрят из тьмы и мрака глаза слепых.

(Исаия 29:18)

«Спокойная ночь»

Заканчивая свой ужин, Алекс почувствовал нечто, удивительно сильно его поразившее. Почувствовал что-то неопознанное здравым рассудком, что-то непостижимое и необъяснимое то ли с ним самим, то ли с тем, что было вокруг него. Не постижимое, но всё же замеченное. Неизвестно по какой причине возникло вдруг странное, непонятное ощущение. Может оттого, что каким-то невероятным образом удалось увидеть цвет, который человеческий глаз разглядеть не способен, или же услышать звук, не воспринимаемый человеческими ушами, а может оттого, что сам мозг стал иначе обрабатывать информацию о воспринимаемой органами чувств окружающей действительности. Совершенно непонятное явление заметил он вокруг себя, и странное впечатление возникло внутри. Он всерьёз стал о чём-то думать, но не о задании, он сам не понял, о чём сейчас подумал и думал ли вообще о чём-нибудь. Был ли он минуту назад и, была ли вся его прожитая жизнь на самом деле и что это такое сейчас вдруг начало происходить. Как будто он только что появился в этом мире и всё что он видел, воспринималось не то, что по-новому, а скорее, как совершенно чужое и неизвестное, как что-то не оправданное своим существованием, как то, чего не должно быть вовсе. Тут неожиданно Алекс почувствовал, что на кухне он не один и, что какая-то тёмная фигура стоит у окна за его спиной. Но мгновение спустя странное ощущение также неожиданно прошло. Осталось, однако, словно какое-то беспокойство, словно какая-то тревога появилась, но неизвестно за что. Затем он случайно вспомнил и задумался о том, что нечто подобное произошло, когда ему было лет двенадцать и возникло то странное впечатление при попытке разобрать и найти ответ на сложный для него в то время вопрос, касающийся проблемы «существования мира». Но здесь, совершенно без каких-либо оснований и видимых причин, он впал в это странное необычное состояние.

Затем Алекс обратил внимание на абсолютную тишину вокруг, которой раньше он никогда не замечал, и которой, как он подумал, вовсе не должно было быть в это время. Совершенная – сверхъестественная тишина вечером в будничный день казалась невероятным и удивительным явлением. Как зрители в кинотеатре увлечённые фильмом, жители дома, будто бы также синхронно наблюдали за чем-либо, оставив все свои шумные дела, или же вовсе ушли из этого дома по общему и важному для всех делу. И только один Алекс по-прежнему сидит за столом на кухне, и ни о чём даже не подозревает.

Далее он подумал об инфразвуке, который может вызывать панический страх, но, тут же, отметил, что никакого страха он не испытывал. Затем мелькнула мысль о том, что впал он в какое-то редкое – пограничное с реальным видением мира – состояние, о котором ничего не известно, как например состояние дежавю. Потом вспомнилось и подумалось о том, что, может быть, оказался он в эпицентре пространственного или временного искривления. После чего, решив скорее уйти от этого странного остаточного явления и выйти из непонятного тревожного состояния, резко, словно в дверь позвонил кто-то, кого он давно ждал, встал со стула, и, наполнив чайник холодной водой, поставил его на ближнюю конфорку, сильно при этом ударив чайником по газовой плите. Тишина была нарушена, и постепенно всё вокруг вновь стало оживляться и принимать прежний вид и порядок вещей. Вновь заработал остановившийся холодильник, где-то в глубине дома от включённого крана загудели трубы, с улицы едва слышно начали доноситься крики людей и шум машин. Алекс включил радио, сделал звук громче чем обычно и открыл окно. Всё внутри и снаружи стало обретать свои привычные очертания и пару мгновений спустя ощущение странного явления исчезло окончательно, оставив лишь неглубокий след своего присутствия в памяти подмастерья аллегорий…

Пройдясь немного по тесной кухне и убавив звук радиоприёмника, Алекс подошёл к окну. В распахнутое окно вливался тёплый сентябрьский вечер. Не ослепляющий, приятный для глаз, насыщенный красной краской диск солнца висел над крышами домов. Кубизм жилых сооружений, слившись в единый серый массив, словно цепь горных вершин, составлял изломанную линию горизонта. Высоко парящие в чистой синеве неба редкие перистые облака, губкой впитывали красную краску и нижней своей поверхностью проливали на землю частично отражённый солнечный свет, но уже немного бледными оттенками красного цвета. Плавно пролетающие над головой и мягко приземляющиеся на крыши домов голуби, гармонично дополняли картину города и прекрасно исполняли свою роль, соединяя красочный простор неба с материальным серым миром.

Алекс понимал, что закат солнца – особенно за городом – эффектное явление, но никогда раньше он не обращал внимания на замеченную только сейчас, совершенно удивительную и даже уникальную особенность красочного заката. Из-за чего же произошла эта столь очевидная перемена в восприятии окружающей Алекса жизни мира, он и сам не мог понять. Может оттого, что до этого времени просто не был способен по-настоящему и глубоко чувствовать и воспринимать эту невероятно сложную, но чудесно упорядоченную жизнь природы. Словно слепым червём обитал в земном мраке, неосознанно проживая свою жизнь в плену не понятных, но добровольно, им самим же, принятых правил, предрассудков и традиций. А может ещё по каким-либо не известным ему причинам. Но теперь, впечатлённый красотой мира, он долго стоял и наслаждался этой живой игрой безумно ярких красок живописной картины. Особенно сильно его восхищала верхняя часть городского пейзажа.

Уходящее солнце уже соприкасалось с крышами дальних домов, и вскоре должно было полностью упасть и погрузиться в серую кубическую массу, оставив вместо себя лишь звёздную пустоту тёмной ночи.

Провожая своим увлечённым взглядом, поразительный, теперь по-настоящему чудесный, светящийся красный круг – чья привычная и незаметная жизнь играет такую неоценимо-громадную роль в существовании целой цивилизации – Алекс почувствовал как со всех сторон, тихо и мягко подступает очередное загадочное, какое-то глубоко-тоскливое волнение. Которое тут же, медленно возрастая в своей силе, стало перерастать в приятное ностальгическое, с едва испытываемой сладковатой крупицей печали, состояние, в которое постепенно он погружался всё глубже. И, несколько мгновений спустя, волна переживаний, обратившись в бурный поток смешанных чувств, захлестнула его уже целиком. Отчего он с головой погрузился в неизведанную тёмную глубину ностальгии, бесследно утопая в её вязкой густоте.

Словно оказавшись в раннем детстве, с присущими тому времени впечатлениями, он снова смотрел на мир тем прежним взглядом, и чувствовал окружающую его реальность точно такой же, какой она воспринималась много лет назад. Казалось, что красота вечернего неба вернула и раскрыла давно забытые, самые ранние – «реликтовые» ощущения, позволила вновь увидеть и почувствовать всё, что происходило сейчас вокруг Алекса, чистым детским восприятием, которым когда-то только начинал познавать, что представляет собой этот полный тайн и нераскрытых загадок окружающий его мир.

Нахлынувшие столь приятные ностальгические волнения становились ещё более глубокими и насыщенными от знакомого, едва уловимого запаха из далёкого прошлого, запаха старинного жилья – запаха кухни, где было приятно и хорошо, где была радость и не было гнетущих проблем и забот – запаха из «легендарного» детства…, и тихой музыки, которая казалась в этот момент какой-то мистической и словно несла с собой нечто таинственное. Музыка эта буквально заливала окружающее пространство, связывала его в одно целое и словно воздух проникая, заполняла всё, что было вокруг Алекса и что было внутри него. Глубоко погружённый в свою ностальгию, он не разбирал ни единого слова из этой песни, но гладкая мелодия музыки в ней просто околдовала его.

Это была незнакомая ему, и совершенно неожиданно появившаяся в радио-эфире на популярной волне, малоизвестная песня уже несуществующей музыкальной группы, точного названия которой он вспомнить не мог, но припоминал, что в названии этом что-то было связанно с кинематографом. Сама же песня, которая в любое другое время, скорее всего, показалась бы самой простой и вполне себе обыкновенной, называлась - «Спокойная ночь».

С окончанием мистического музыкального сопровождения Алекс, наконец, стал выбираться из неожиданно захлестнувшего его потока смешанных приятных чувств и ностальгических волнений, потрясших его как никогда сильно, и продолжал неподвижно стоять у окна, всматриваясь в даль неба – вслед скрывшемуся солнцу.

В высоте ещё синего неба быстро чертилась белая полоса, перед которой неслась маленькая, едва заметная, крылатая фигурка – высоко взлетевший, быстрый самолёт спешил за увядающим цветком заката…

Вместе с тем уже стало темнеть, и совершенно почерневший жилой массив стал окрашиваться различными цветами и оттенками электрического света. Загорались жёлтые лампы, показывались красноватые оттенки, оранжевые, где-то из-за закрытых плотных штор появлялись сиреневые цвета, малиновые, из-за лёгких тюлевых занавесок вспыхивали белые лампы дневного света с оттенком синего цвета. Всё это обладало своей жизнью, дышало, двигалось, менялось во времени: периодически то гасло – чернело, то вновь зажигалось красочным разнообразием цветов. Небо над головой оказалось уже почти чёрным, и сквозь появившуюся лёгкую мглу городского смога стал пробиваться свет самых ярких звёзд. Всё вокруг, меняясь совершенно до неузнаваемости, погружалось в царство тёмной ночи.

Пару минут спустя синее пламя вновь согревало остывшую воду в чайнике. Алекс, развернувшись, сидел за кухонным столом напротив газовой плиты и, желая продлить и дополнить странный вечер нереально ярких впечатлений и бурной синестезии ещё чем-нибудь необычным, специально не включал свет. Он внимательно наблюдал за ровным пламенем горящего газа, слушал его тихий диалог с чайником, а в самом сознании Алекса в это время кружился вихрь всевозможных глубоких мыслей, чего не происходило уже очень давно. В сумрачном освещении кухни, словно наслаждаясь самим движением мыслительных процессов, он передумал практически обо всём, что ему пришло вдруг в голову. Но на задании по журналистскому мастерству он всё никак не мог сосредоточиться и оно, как-то само по себе, откатилось на задний план и даже вовсе выкатилось за пределы памяти.

Размышляя и периодически организовывая себе чай, заваривая его прямо в чашке, взгляд его остановился на часах: зелёное свечение в очередной раз символизировало, о том, что время было – «1:07». Это странное, подозрительно случайное явление, каким-то неразгаданным символом преследовало его уже на протяжении многих лет. Возникало не мало гипотез о сущности этой странности, главная из которых вылилась в идею о символичности извне, в противоборстве внутренних сил, говорило о месте его, о направлении в пути, о верности роли в жизни, минутой времени – цифровым знаком – передавало состояние «души» Алекса. Но все эти мысли возникали сами собой и были не всерьёз, да и проверить гипотезы не представлялось возможным. Случалось даже, что в течение нескольких дней подряд, в тот момент, когда он «поздним вечером» смотрел на часы, время было одно и то же – семь минут второго часа ночи. Но в это время его не клонило, ни ко сну, ни к дремоте, ни к какому-либо другому способу ухода от реальной действительности. Однако в задумчивом сознании его вдруг вспыхнула мысль, что утром рано вставать, и эта необходимость заставила отправиться в спальную комнату.

Немного подумав, взвесив все «за» и некоторые «против», предположив и убедившись – будильник был поставлен с примерным расчётом на 8:07.

Всматриваясь в отблески стеклянной люстры, усталые его глаза расслабились, и створки век медленно сомкнулись. После чего он тут же, неожиданно для себя, испытал, как когда-то в далёком детстве, столь сильное и столь же приятное, желание сна, что противостоять ему не было ни сил, ни желания. Заснул он удивительно быстро…

Глаза Алекса резко открылись. Тёмная комната едва освещалась проникнувшим из окна светом улицы. Была обыкновенная тишина ночи. Он лежал на спине, голова, руки и ноги его были выпрямлены вдоль металлической койки. Тихо, спокойно и неподвижно он смотрел на дверь…

Но внутри него был ужас. Чудовищной силы страх объял его целиком. Кошмар в это время царил в его растерянном сознании. Он смотрел на дверь, точнее на дверной проём, потому что дверь была открыта. Дверь, которая всегда закрывалась на ночь перед сном, сейчас, по какой-то неведомой причине, была открыта. А в самом дверном проёме стоял беспросветный мрак.

Чёрное прямоугольное пятно вместо белого цвета двери, нависло перед ним, и, словно рассеиваясь, постепенно проникало в комнату, заполняя её темнотой ещё большей. То ли воображение здравого рассудка, то ли безумие уродливых сновидений рождало движущиеся тёмные фигуры, которые быстро и беспорядочно вылетали из чёрного проёма и разрезали всё видимое на бесчисленное множество дрожащих фрагментов. Где-то очень далеко в сознании его мелькнула мысль, что дверь всегда закрывалась сама по себе и ни в каком случае не может быть открытой, но теперь она была распахнута, и словно кто-то невидимый держал её. Он продолжал смотреть в дверной проём и всеми силами пытался отвести свой пристальный, затягиваемый тьмою взгляд, но не мог. Словно заворожённый каким-то необычным, увиденным впервые в жизни явлением, он смотрел в переполняемый ужасом – мрак проёма, продолжая испытывать сильные чувства. Попытки проснуться были бесполезными, и он не понимал, сон это или всё происходит на самом деле.

Абсурд, паника, хаос охватили им всецело. Сознание его будто бы отделилось от неподвижного тела, над которым он больше не имел никакой власти, даже глаз своих он не мог заставить двигаться. Всё его тело было словно каменным. Не чувствуя подвижности в суставах он силился хоть немного пошевелить ногой, или хотя бы приподнять руку, едва согнув её в локтевом суставе. Но чем сильнее он пытался сломать окаменевшую свою плоть, чем больше он силился испытать спасительную силу свободного движения, тем ярче разжигался в нём ужас. Вспыхивая, он порождал сильное и частое биение сердца, удары которого с содроганием отдавались во всём теле и сопровождались потоком пульсирующей крови, шипящим в голове громко и ясно, словно в уши задувал сильный ветер. Свободно двигались лишь пальцы рук, ими в это время он совершал беспорядочные и быстрые движения, будто желая этим компенсировать отсутствие подвижности во всём остальном теле. Сердечный ритм, всё ускоряясь, сильнее и глубже чувствовался в голове. От быстрого пламенного потока циркулирующей крови всю его плоть охватил жар, который, заставляя взмокнуть, сменялся холодом, рождавшимся где-то в ногах, и волнообразно быстро пробегая по телу, ударял в голову. Откуда с нежеланием возвращался обратно в ноги, но, не доходил, а, согреваясь и словно рассеиваясь, исчезал, расползаясь по всёму телу.

Беспорядочно бегающие пальцы и всё остальное составляющее кисти рук периодически, то сжималось в кулаки, изо всех сил теребя простыню, то снова разжималось и продолжало суетиться. Всё существующее внутри него было в чудовищном напряжении, но внешне он находился в полном спокойствии. В неподвижной мимике его отпечаталось безразличие. Словно сторонний наблюдатель, равнодушно и без малейшего проявления эмоций, с застывшим своим лицом, он продолжал смотреть в ужасающую его – тьму дверного проёма. И лишь глаза могли его выдать, если бы кто-то смотрел на него, лишь выражение ужаса во взгляде, прикованном в рассеянное чёрное пятно, давало понять, что с ним сейчас происходит: что находится он в состоянии крайней растерянности, и сознание его погрузилось в абсолютный хаос…

Восприятие вдруг явившегося необъяснимого ужаса было усиленно многократно, как и всё, что приходится испытывать во сне. Будь то страх, гнев, радость, печаль и прочие возможные чувства, которые гиперболизируются и трансформируются в нечто совершенно непостижимое разумом в реальной действительности. Даже такое непонятное, с трудом уловимое, но бывает, что до безумия сильно испытываемое ощущение как – так называемое «романтическое чувство любви», становится во сне бескрайне широким, глубоким и насыщенным, обладает какой-то особенной утончённостью восприятия, открывает таинственную, испытываемую только во сне, совершенно чуждую и незнакомую здравому рассудку, свою собственную природу и суть. И настолько сильным, порой оказывается впечатление, что, вспоминая о приснившемся субъекте, столь сильно запавшем в «сердечную область», уже в бодром расположении сознания, продолжаешь испытывать какую-то особенную приятность и прекрасность или же, в зависимости от содержания сновидения, обречённость и подавляющий трагизм, но уже не так ярко и насыщенно как это было во сне. Здесь же раскрылся усиленный многократно кошмар, ужас, со всей своей обнажённой страшной сущностью.

Казалось что страх, так явно проявивший себя и, погрузившись, словно чьей-то колючей, покрытой острым абразивом, с длинными когтями рукой во все уголки человека, совершенно не заботясь о том, что он ещё живой и способен чувствовать, что-то долго искал в нём, проверял и испытывал его на прочность. Не желая покидать живую плоть до тех пор, пока не выполнит своего предназначения и не добьётся нужной цели. В то время как человек этот по-прежнему пытался проснуться, силясь сломать в себе каменное, скованное страхом, состояние, но все усилия его были подобны попыткам слабого ветра сдвинуть высокий скалистый берег.

Взгляд Алекса по-прежнему тонул в пугающем мраке.

Боковым зрением он отчётливо видел вполне реальные стены, оклеенные полосатыми обоями, видел перед собой стоящий торцом невысокий шкаф и различные мелкие детали на нём: узор шпона, блеск шарнира, чёрные пятна круглых головок болтов. Сам же шкаф упирался в спинку металлической койки, блеск которой он также отчётливо видел, как и стол с правой стороны. В углу большим чёрным пятном с редкими отблесками на гладкой стеклянной поверхности, стояла рогатая фигура телевизора. Всё содержимое комнаты выглядело вполне логичным и реалистичным, точно таким же, каким оно выглядело в действительности. Он словно спал с открытыми глазами и видел все предметы тем, чем они являлись на самом деле. Не было никаких изуродовано-абсурдных трансформаций, чрезмерных крайностей, гипербол и литот, за исключением открытой двери и ощущения многократно усиленного панического страха.

Но, прошло ещё некоторое время, и ужасающее его сильное чувство отступило, отчего Алекс, единовременно во всём теле, испытал полное расслабление и покой. Всё его окружающее и всё внутри него тут же остыло, затихло и успокоилось – погрузилось в привычную тишину спокойной ночи. А сознание его отключилось вновь…